«Киноиндустрия просела»
— Никита Сергеевич, эта тема вот уже второй год занимает умы и сердца миллионов, поэтому не спросить вас не могу: пандемия повлияла, по вашему мнению, на кино?
— Мы же понимаем, что не бывает серьезной общемировой ситуации, которая бы негативно не повлияла на всех. Конечно, кто-то сейчас зарабатывает сумасшедшие деньги на масках, но это уже другой разговор. Что касается киноиндустрии — конечно, она просела. Сейчас многие стараются как-то выкрутиться — например, снимают онлайн — но все равно это не выход из положения…
— А на ваших личных проектах это как-то отразилось?
— Мои проекты пострадали просто очень. Мы остановили работу над фильмом «Шоколадный револьвер» (по сценарию дочь известного российского режиссера трагически погибает в Каннах в результате теракта. — Прим. авт.) Действие картины происходит в Голливуде в Лос-Анджелесе, а еще во Франции, Германии… Мы выбрали места для съемок, готовили декорации, вели переговоры с актерами. И хорошо, что не запустили ту часть производства картины, где нужна наибольшая часть денег. Потому что с пандемией, с тем, что сейчас происходит в мире, это бы все тянулось до сих пор. Так что тем инвесторам, которые работали с нами, мы вернули деньги и договорившись, что если начнем какую-то работу — конечно, скажем им об этом. Все поступили по-честному…
«Страшно и почетно»
— Но какие-то проекты у вас в работе?
— Сейчас я занимался другим сложным проектом — спектаклем «12», который ставил по своей одноименной киноработе.
— Расскажите об этом поподробнее…
— Его премьера прошла на сцене Большого театра. Вместе со мной на сцене было множество замечательных актеров: Сергей Степанченко, Николай Бурляев и другие. На самом деле это было так страшно: это же сцена Большого театра! А началась вообще вся эта история очень просто: когда ты с друзьями что-то обсуждаешь — и вдруг говоришь: «А что если?..» — и что-то обещаешь. И когда я понял, что вся эта задумка реальна, то меня охватил ужас. На такой исторической сцене, где никогда не играют такие спектакли — это очень страшно и одновременно почетно. И это большое доверие мне было оказано. Я хочу, чтобы этот спектакль был долгоиграющим.
— Как оцениваете: как прошла премьера?
— Мне сложно об этом судить. Вы знаете, я уже говорил когда-то об этом. Любые аплодисменты можно купить: заплатить зрителям, рассадить их в зале, а вот тишину купить нельзя: она либо есть, либо нет. И вот тишина, которую я услышал — это самое важное было. И второе — мне кажется, что этот спектакль всех социально уравнивает — и тех, кто сидит в царской ложе, и тех, кто находится где-то на галерке. Он — для всех и про всех, и каждый узнает в этом свои проблемы. Это самое дорогое, что может быть в творчестве и искусстве. И я счастлив, что мы сделали этот спектакль!
«Нравственное бешенство»
— Что вы скажете о новых правилах «Оскара», когда теперь на него могут претендовать только те фильмы, в которых должны быть затронуты определенные темы? Получается, что ты можешь снимать кино только руководствуясь этими требованиями. Вы бы были готовы ради награды снимать то, что требуется?
— Никогда! Это какое-то нравственное бешенство, которое охватило мир. Мне, может, и не следовало этого говорить, потому что у меня есть «Оскар» и я был счастлив его получить, но когда я понимаю, что для того чтобы претендовать на эту награду, надо соблюсти определенные правила, то понимаю, что советская цензура по сравнению с этим — это просто детский сад. Происходит какое-то обесчеловечивание культуры. Для меня это совершенно неприемлемо. Я считаю, что это абсолютное безумие и все та же, но уже зеркальная дискриминация. А если говорить по-русски — это бесовщина. 30 лет назад «Оскар» не давал денег, но давал возможность актеру по другим ставкам сниматься в фильме. Это престиж, это знаковая вещь. Это была действительно самая главная награда…
— Художественное кино смотрят все, а вот документальным фильмам, как мне кажется, уделяется не так много внимания…
— Что касается документального кино — считается, что это важное крыло кинематографии. Потому что очень многие режиссеры большого кино начинали свой путь в документалистике и оттачивали свой взгляд на мир и на его проблемы. Это возможность для режиссера лаконично рассказать то, что он действительно думает. Это реально высокое художественное произведение. Я люблю документальное кино и всегда стараюсь его смотреть.
«Вдохнуть кислорода»
— Время находите на то, чтобы смотреть кино?
— Да. Во время пандемии, например, я посмотрел 150 картин. Иногда были потрясающие картины, но чаще хотелось вдохнуть кислорода поглубже и просто пересмотреть старые фильмы 70-х, 80-х годов. И я понял, в чем тут дело. Наш сегодняшний мир дает огромные возможности для того, чтобы понимать и знать, как это сделать — но при этом из головы уходит понимание того, для чего ты это делаешь. Снимать, чтобы что? То есть ты знаешь, как снять, есть огромное количество технологий и возможностей, но для чего и ради чего это кино? Что именно ты хочешь снять, о чем ты хочешь рассказать, о чем заставить задуматься? Ответа зачастую нет. Может, кто-то скажет: «Чего тут задумываться? Кино есть кино!» Но все равно хочется чего-то другого… Вы видели картину Жана-Пьера Мельвиля «Самурай» 1967 года?
— Нет.
— Я ее смотрел, наверное, раз 12. Это детектив и настоящее кино. И вот такого, на мой взгляд, очень немного сейчас в мире. Сейчас в мире даже актерская игра не имеет такого значения. Когда снимают блокбастер, то 500 человек могут с помощью компьютерных технологий нарисовать и дорисовать все, что угодно. Из-за этого теряется сущность и воздействие на зрителя. Какое-то время назад одна женщина мне сказала, что настоящее искусство — это то, что хочется прочесть, увидеть, услышать, прочувствовать еще раз. Оно только из этого и рождается. Никогда бы Моцарт не был Моцартом, если бы его не хотелось услышать еще раз. А еще раз увидеть кино хочется тогда, когда тебя что-то взволновало, когда у тебя есть вопросы, когда тебе хочется получить еще раз наслаждение…
Мама плохому не научит
— Я знаю, что вы сделали вакцинацию от коронавируса. Как все прошло?
— Раз — поставили укол, два — ты сидишь и прислушиваешься к себе. И — ничего. Я уж грешным делом подумал, что мне вкололи физраствор, но это все же была вакцина! (Смеется.) И вот скоро мне теперь делать второй укол… Могу сказать по своему опыту: я вакцинировался потому, что терял бдительность. Я снова привыкал к тому, что много надо общаться, ходить, посещать общественные места — при этом ты забываешь маску, не сохраняешь дистанцию и так далее… Я подумал, что это успокоение у меня может пойти и дальше, и в самый неожиданный момент бахнет болезнь! Поэтому я решил, что раз так, то нужно вакцинироваться. Я сегодня говорил с консулом одной страны, которая не хочет на правительственном уровне нашу вакцину принимать, но он сам привился этой вакциной и всю свою семью привил… Но это уже, к сожалению, политика…
— Вас иногда артисты пародируют. Как к этому относитесь?
— Слушайте, это не очень меня касается, но я вспомнил слова героя фильма Феллини «Восемь с половиной». Там есть такая сцена, где говорится: «Говори плохо, говори хорошо — но говори про меня!» Есть пародия или ее нет для меня — не имеет особого значения. Обижаюсь ли я? Вы знаете, мама мне говорила: «Никогда ни на кого не обижайся. Если тебя действительно хотели обидеть — то не доставляй удовольствия тому, кто этого хотел. А если не хотели — то всегда можно простить»…
Яна Невская, фото Вадима Тараканова
(ИА «Столица»)
