18 февраля 2020 •
- Лучшее, что я могу сказать по этому поводу, — что российская наука до сих пор жива. Здорова — вряд ли, но жива — это точно. Отданная тридцать лет назад на разграбление и разбазаривание чиновничеству под видом «реформ», она продемонстрировала удивительную живучесть и способность к сопротивлению.
- Не здорова — прежде всего потому, что научный прогресс связан с коллективной деятельностью. Впечатляющий прорыв может совершить и одиночка, но прогресс — дело многих людей, в числе прочего создающих среду, аудиторию, отклик, резонанс для любого одинокого гения. Именно по социальности науки наносились самые губительные удары — те самые чиновничьи реформы; ведь если одиночка может существовать как угодно и на что угодно, то у социума должен быть гарантированный заработок, достаточный для мало-мальски приемлемой жизни. Здесь и был вкопан главный корень зла: чиновники дали ясно понять, что для них не имеет никакого значения, что ученый фактически сделал; значение имеет только то, как он отчитался за очень скромные, как правило, деньги, выплаченные ему в качестве зарплаты.
- Наука представляет собой самое рискованное вложение труда и капитала, какое, наверное, вообще встречается в деятельности человечества. Многолетние исследования могут не дать никакого результата (или какой-то скромный побочный). Иногда чьи-то работы оказываются оценены через два-три поколения. Если прежде это признавалось нормальным (поскольку чиновниками в науке становились крупные ученые, хорошо представляющие себе эту специфику), то теперь — увы. Главным научным продуктом стали не открытия и даже не процесс — а отчет.
- На что же мы живем? В основном, на заработок от преподавания. На наше счастье, без какого-то минимума образованных людей страна и даже государство существовать не могут, а чтобы эти кадры воспроизводились, чиновники должны оставлять прожиточный минимум и нам. Как бы ни ненавидели они тех, кто умнее, способнее и свободнее их, обходиться вовсе без ученых чиновники не могут. Два чудовищных национальных предательства совершили государственные должностные лица в последние десятилетия. Сначала главным критерием оценки научных достижений вдруг объявили публикации в зарубежных изданиях. А затем основанием для финансирования исследований стало привлечение иностранца в качестве руководителя исследовательской группы. Но похоронить российскую науку они не смогли: учить наших студентов, с небольшими оговорками, могут только наши же преподаватели! Из российской молодежи возникает и кое-какая подпитка научной среды и исследовательских кадров.
- Но под сдержанным оптимизмом все равно тикают две бомбы замедленного действия. Во-первых, медленно и неуклонно стареет профессорско-преподавательский состав. В НГТУ преподавателей младше 30 лет всего 3%, возрастом от 30 до 40 лет — 13%. Основная часть преподавателей достигла пенсионного и предпенсионного возраста (зарплаты в высшей школе таковы, что без пенсии жить туговато). А ведь лучшая пора для ученого — это ранняя зрелость, примерно от 30 до 40 лет! Задержать же в вузе талантливую молодежь решительно нечем: она находит возможности значительно более сытного и благополучного трудоустройства в информационных и производственных фирмах и структурах.Отсюда и во-вторых: научную молодежь нечем задержать и в стране. Пресловутая утечка мозгов остается неотъемлемой чертой российской науки и высшей школы. Уезжает часть самых лучших, которые, конечно, и здесь могли бы хорошо устроиться, но — не захотели. Возвращается совсем небольшая часть. Повторюсь, это совершенно неизбежное следствие порядка, созданного в конце XX — начале XXI вв. Одаренную молодежь выживают из страны.
- На что же лично я надеюсь? Прежде всего на то, что настоящее научное открытие сродни религиозному откровению. Совершивший открытие молодой человек едва ли где-то еще сможет пережить настолько полное удовлетворение. Глотнувший этого воздуха — в какой-то степени уже фанатик. И еще на то, что реформы почти не задели фундамента науки. Книги — учебники и монографии — написаны, и сколько ни объявляй их устаревшими, своей ценности они не теряют. Научные школы — это результат деятельности поколений, и их тоже нельзя истребить за двадцать хлестаковских лет. И если лицо мировой науки резко преобразилось эрой компьютеров, то как раз российская наука все еще сохраняет очень человеческие черты.
