Тронный зал екатерининского дворца (https://guidecenter.ru/)
Где-то далеко на западе гремит война. Гибнет мирное население, сгорают материальные и культурные ценности. Но Новосибирск не в стороне от событий. Он тоже находился на линии фронта. Фронта спасения.
В наш далекий сибирский город массово прибывают эвакуированные — люди, предприятия, учебные заведения, театры и музеи. Страна должна жить и работать.
Помимо заводов, беженцев, раненых город приютил и множество учреждений культуры. Еще не успев заселиться на новые места и распаковать вещи, артисты и музыканты уже отправились с концертами в воинские части и в госпитали. А струнный квартет Ленинградской филармонии, выйдя из эшелона и увидев готовящихся к отправке на фронт солдат, прямо на перроне расчехлил музыкальные инструменты и устроил импровизированный концерт.
Город-хранитель приютил фонды девятнадцати государственных музеев: Третьяковской галереи, музея изобразительных искусств им. Пушкина, музея стран Востока, дворцов-музеев пригородов Ленинграда, Этнографического, Артиллерийского, усадьбы Архангельское и др.
Эвакуация сокровищниц культуры вглубь страны не была стихийной. Секретные планы «разгрузки музеев» (так называли эвакуацию) рассматривались еще в середине 1930-х, но из-за «паникерских настроений» приняты не были. В начале 1940 года ученым консультантом Государственного Русского музея профессором М. В. Фармаковским была подготовлена «Инструкция по перевозке и переноске музейных экспонатов». Тем не менее еще в 1936 году решением Ленинградского совета депутатов в городских и пригородных музеях были отобраны «редчайшие» экспонаты, для них заготовлены и подписаны ящики, расписаны маршруты следования, определено количество вагонов.
Вера Владимировна Лемус, заместитель директора дворцов-музеев и парков г. Пушкина по научной работе:
«В спецотделах дворцов-музеев хранились списки произведений искусства, подлежащих эвакуации в три очереди. Списки были составлены в 1936 году… но перечень вещей в них был очень коротким, так как включали только те экспонаты, которые считались тогда абсолютно уникальными».
Елена Яковлевна Кальницкая, генеральный директор Государственного музея-заповедника «Петергоф»:
«В Ленинграде хорошо знали, что война возможна. И все музеи были подготовлены к событиям военного времени по разному: где-то была упаковочная ткань, где-то были упаковочные материалы, где-то были ящики. Где-то не было ничего».
Эскизный проект рулона для перевозки картин, разработанный реставраторами Третьяковской галереи. Октябрь, 1940 год (Отдел рукописей ГТГ)
Татьяна Христофоровна Метакса, заместитель генерального директора Государственного музея искусства народов Востока:
«Я просто диву давалась, как мобильно, как быстро, четко был подготовлен 21 ящик. Здесь можно только шапку снять перед предшественниками».
Абсолютное большинство ценностей эвакуировалось в спешке, без необходимого материального обеспечения. Это был первый и, дай бог, единственный в истории мировой культуры случай эвакуации произведений мирового уровня на тысячи километров, да еще при реальной угрозе авиационных обстрелов.
13 июля 1941 года выходит распоряжение Совета по эвакуации об отправке ряда музеев железной дорогой из Москвы в Новосибирск. 28 июля к нам уже прибывает первый музейный поезд — Государственной Третьяковской галереи (ГТГ) с рядом других московских музеев. Специализированный, хорошо охраняемый эшелон состоял из 17 вагонов. Ящики с наиболее ценными экспонатами для защиты были обиты цинком. Большие изобразительные полотна накатывали на специально изготовленные деревянные валы, перекладывая красочный слой папиросной бумагой и мягкой фланелью. Вал с картиной «Явление Христа народу» Иванова не мог поместиться ни в один вагон, его, тщательно закрыв брезентом, везли к нам на двух открытых платформах.
Леонид Иосифович Шинкарёв, писатель:
«Картины Третьяковской галереи выгружали два дня. Многотонные ящики опускали на руках — подкатывали тележки на шариковых колесиках и, поддерживая деревянные бока, неспешно везли к машинам: воинские грузовики стояли гуськом, словно в очереди к хлебоприемному пункту. «Осторожно, товарищи солдаты» — «А что тут?» — «Царевна-Лебедь» — «Шутник ты, батя».
838 огромных ящиков аккуратно перевезли в здание оперного театра.
В июле 1941-го из Ленинграда также были отправлены фонды Артиллерийского музея (60 936 предметов), 34 ящика Института русской истории (Пушкинский дом) с рукописями-автографами Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Чехова, Толстого и других великих русских писателей. Из пригородных музеев-заповедников был эвакуирован 1471 ящик (52 434 предмета).
Конечно, музейщикам хотелось спасти от противника как можно больше экспонатов. Но и это было регламентировано.
В. В. Лемус:
«В число предметов, эвакуированных в первую очередь, вошли все изделия из драгоценных металлов, хранившиеся в особой кладовой и частично экспонированные в витринах дворцовых залов: янтарные ларцы, шкатулка, шахматы и прочие предметы из коллекции Янтарной комнаты (92 предмета), восточное оружие, отделанное серебром, бирюзой, кораллами, — из Турецкой комнаты Александра II (246 единиц хранения); единственная в ЕДМ русская шпалера по рисунку художника И. Гроота; две итальянских мозаики XVIII века из Агатовых комнат».
Естественно, что на все места не хватало. Оставлялась мебель, люстры, множество текстиля. Но и тут сотрудники музеев показали безграничную любовь к своему делу. Например, необходимо было вывезти уникальные образцы русского стекла XVIII века, а стружки и ваты для упаковки не хватало. Тогда заботливая смотрительница заворачивает стекло в оставленное платье царского гардероба. Так, например, были спасены роскошные наряды императрицы, которые пришли в Новосибирск в виде оберточного материала.
Елена Григорьевна Левенфиш, сотрудник Павловского дворца-музея:
«Уже Сибирь. Едем в полную неизвестность. Военные сводки не радуют (…) Когда мы доехали до Томска (уже эвакуировавшись вторично, из Горького — К. Г.), то оказалось, что Томск нас принять не может, и наш эшелон потянулся назад, в Новосибирск (…) Термометр на вокзале показывал 50 градусов ниже нуля. Правда, сибирские морозы переносились легко. Они не замечались, но мы вдруг обнаруживали, что побелели нос, уши, лицо».
Анатолий Михайлович Кучумов, главный хранитель Павловского музея:
«22 декабря прибыли в «столицу Сибири». Чтобы было ближе возить грузы в здание театра, эшелон подали к берегу Оби, где летом размещаются пристани. Свободных складов или навесов не было, по сторонам путей лежал чистый снег. «Вот здесь и разгружайтесь», — сказали железнодорожники! Мне стало плохо. Все мои объяснения, что снег через щели попадет в ящики, в теплом помещении начнет таять, были безуспешны… Катастрофа, гибель ценностей… Вагоны нужны стране, фронт ждет. (…) Мороз более 40 градусов, экспонаты замерзли за время пути, привыкли к холоду. Враг — снег».
В Новосибирске блуждающий поезд тоже не ждали — из Москвы никаких распоряжений не поступало. Но вопрос решили быстро, доводы Кучумова и руководителя ГТГ Замошкина убедили руководство области: «немедленно собрать в театрах брезенты, ковры, большие полотна декораций, все, что может укрывать ящики, и доставить их к составу».
Было найдено достаточное количество подходящего материала, и выгрузка организована. К утру вагоны были освобождены.
Прибывшие ящики планомерно размещали в кольцевых фойе первого и второго этажей, буфете (ныне концертный зал), репетиционном (подвальном) зале. Общая площадь размещения составила 4 000 квадратных метров. На третьем и четвертом этаже размещались экспонаты других музеев.
Планы-кальки Оперного театра в Новосибирске. 1943 год (Отдел рукописей ГТГ)
Борис Константинович Рясинцев, заведующий литературной частью оперного театра:
«Что прежде всего бросалось в глаза впервые вошедшему в здание? Самых разных размеров и форм ящики и тюки… на каждом из них выведены черной краской четкие, но непонятные для непосвященного литеры «ГТГ», «ГМЭ», «ЛАМ», «ДМ» и т. д. Трудно было догадаться, что в этих ящиках хранились величайшие сокровища страны».
Существует легенда, что «для порядка» у начала широкой лестницы в партер установили бронзовую скульптуру Петра I в мундире офицера Преображенского полка. Тогдашний заведующий постановочной частью оперного театра рассказывал: «Я с ним здоровался каждое утро… Поклон ему от меня».
Позднее пришлось добавить место и для нашего краеведческого музея: «свернуть экспозицию, укупорить все музейные ценности, сдать их до конца войны на хранение в Дом науки и культуры и передать здание для военных надобностей». В его помещение (ныне Красный проспект, 9) вернулся НКВД вместе с цехом завода №171 (аффинажного).
В помещениях театра не было нужных условий для хранения музейных ценностей. Их создавали из подручных материалов. Например, для поддержания необходимой влажности на пол просто ставили ведра с водой, высоко на перекладину развешивали простыню или большую влажную тряпку, а внизу ставили наполненную ванну. При высыхании тряпку перетягивали. Ставили капель для образования водяного пара.
Окна открывать было нельзя. Для проветривания ковры и гобелены вывешивали прямо на внешних балконах театра. Сотрудники вспоминали, что когда на втором этаже развесили большой ковер «Аллегория Победы над Турцией» — прохожие внизу останавливались и рассматривали произведение.
Для поддержания температурного режима в зимние время обком партии распорядился:
«Обязать председателя горисполкома т. Глыбина обеспечить бесперебойную доставку топлива для здания оперного театра в количестве 25 тонн ежедневно».
Распоряжение о поставке угля в здание оперного театра. Декабрь, 1941 год (ГАНО)
Нужно сказать, что в непростых условиях военного времени это распоряжение выполнялось нерегулярно. Зимой 1941 года столбик термометра часто опускался до +5…+6°С. Документы областного архива хранят жалобы руководства Третьяковки на неполучение угля, а в театре, видимо, приходилось выкручиваться, экономить и создавать небольшой резерв.
Приходилось бороться с молью, мышами, крысами.
Михаил Александрович Александровский, реставратор музея изобразительных искусств им. Пушкина:
«В хранилище второго этажа появились мыши. Две, которых я наблюдал во время дежурства, выходили из-под пола. Бегали в проходах среди ящиков и под ящиками (…) Прошу вас дать распоряжение немедленно вызвать дератизатора, а сейчас же поставить маленькие капканы, которые, кажется, имеются».
Кроме того, в здании летала строительная цементная пыль, соседи то и дело устраивали потопы и возгорания. Ведь здесь же долгое время жили строители театра, находились проектные организации, в цоколе даже расположился сборочный цех эвакуированного из Москвы прожекторного завода.
Особенно сильная авария с прорывом трубы, замыканием электричества и потоком воды в главное хранилище произошла 1 мая 1944-го. Находящиеся в театре «водопроводчики и электрики не реагировали на аварийные вызовы по причине празднования Первомая. (…) Дежурный электромонтер спала среди других лиц (…) и встретила грубой бранью замдиректора филиала ГТГ».
В этих сложных условиях в Новосибирске спасли от разрушения легендарную панораму «Оборона Севастополя 1854-1855 гг.» Франца Рубо, которую привезли к нам в самом конце 1942 года. Разрезанный на куски 115-метровый холст вывезли из уже осажденного Севастополя на эскадренном миноносце. В море корабль несколько раз обстреливался, горел.
Огромное полотно доставили в Новосибирск, разостлали в фойе театра, ставшего эвакогоспиталем культуры. Во многих местах панорама была обожжена, пробита осколками, краска отваливалась, холст был забит песком и грязью, плесневел. На 86 кусках изуродованного полотна площадью 266 кв. м реставраторы насчитали около шести тысяч пробоин и других повреждений. Для изготовления специального состава, необходимого для восстановления эластичности, консервации картины властями города был предоставлен мед, кедровое масло, связующий осетровый клей.
К. А. Федоров, С. С. Чураков, Е. В. Кудрявцев во время реставрации «Севастопольской панорамы» Ф. А. Рубо. Новосибирск, 1942 год (Отдел фотодокументов ГТГ)
Елена Степановна Чуракова, потомственный художник-реставратор ГТГ:
«И здесь художники-реставраторы филиала Третьяковской галереи проводили первый осмотр, промывку, выравнивание холста. Я первый раз приехала в Новосибирск и, конечно, не могла не побывать в помещении театра оперы и балета, где работал отец. Это очень значимо для меня».
Ольга Михайловна Богаченко, сотрудник Государственного музея героической обороны и освобождения Севастополя:
«Там фрагменты промыли, закрепили красочный слой. Для закрепления требовалось большое количество тонкой бумаги, рыбного клея, растительного масла, меда и спирта. И произошло то, что казалось невозможным в это трудное военное время — Сибирь дала все для спасения Севастопольской панорамы».
Пять этажей здания на три года стали самой крупной сокровищницей планеты. Более 16 000 картин и скульптур Третьяковки: «Даная» и «Пир Валтасара» Рембрандта, «Утро стрелецкой казни» и «Боярыня Морозова» Сурикова, «Аленушка» Васнецова, «Явление Христа народу» Иванова, «Аллегория на победу Екатерины II над турками и татарами» Торелли, «Иван Грозный убивает своего сына» И. Репина; египетская статуя Аменемхета III из Пушкинского, парадная литавренная колесница из Артиллерийского музея. Здесь находилась и знаменитая Янтарная комната Екатерининского дворца (те предметы, которые смогли вывезти), рукописи Пушкина, Лермонтова, Толстого, бесценные музыкальные инструменты Страдивари, Гварнери, Амати, партитуры Бетховена, Чайковского, Рахманинова и многое-многое другое. Коллекции были объединены в «Ленинградское хранилище», которое получило первую музейную категорию. Всего такую категорию в стране имело четыре музея, два из которых находились у нас.
Очень интересны впечатления, которые оставил наш город у московских гостей.
Елена Федоровна Каменская, научный сотрудник ГТГ:
«И вот мы идем по заснеженным улицам. Свет солнца, как всегда в Новосибирске, при светлом небе приглушенный паром и дымом, хруст снега под ногами. И мороз -20, царапающий лицо и руки. Но безветренно, а поэтому и не очень холодно, особенно при ходьбе. Поразили безграничные дали главных улиц, уходящих к горизонту, и на них бег многих, многих лошадок с санями, небольших и очень бойких и быстрых, заменявших автомашины, которых почти не было. Эти лошадки, маленькие и шустрые, связались неразрывно с обликом большого города.
Новосибирск — своеобразный город. Центр следует за Красным проспектом, прямым и бесконечно длинным, очень столичным, с его большими удобными зданиями, универмагом, превосходной новой больницей и просторными новыми общественными банями. Прямо рядом со всем этим, если вы пройдете несколько полос в одну сторону, вы увидите удивительную картину. Внезапно появились пустые пространства, пропасть или гигантский овраг-каньон, спускающийся к Оби, омывавшийся веками потоком воды каждую весну. Он был таким огромным и широким, что едва можно было разглядеть, что было на другой стороне. А вокруг этого каньона со всех сторон стояли крошечные деревянные домики, в каждом из которых было только окно или два. Чтобы в полной мере оценить это зрелище, Нат [алия] Данил [овна] Моргунова однажды вечером привела меня в «каньон», когда каждый дом зажигал свои огни. В семь часов вечера все пространство сияло мелким светом. Это правда, что в Сибири все огромно, непомерно, почти нечеловечески по размеру. На моих глазах это огромное пространство сияло огнями, как в сказке. Это казалось сном, это было так фантастично».
В Новосибирске создается филиал Третьяковской галереи, который возглавлял ее директор Александр Иванович Замошкин. В него актами были переданы на хранении ящики некоторых небольших музеев плюс восемь ящиков Ювелирторга и один ящик народного артиста Судакова. В штате 29 сотрудников Третьяковки и других музеев (с членами семей 57 человек). Для проживания сотрудников музеев и их семей отвели комнаты — гримерные на третьем этаже. В воспоминаниях детей одного из сотрудников есть трогательный момент, когда ребятишки, зная, что картину обрабатывают таким лакомым медом, пробирались сюда и лизали ее края, чтобы хотя бы почувствовать вкус сладости.
К Новому году прибыл третий эшелон.
Е. Ф. Каменская:
«В филиале галереи, куда мы направлялись, нас встретило явное неудовольствие. (…) Были комнаты, в которых можно было жить. Те, кто пришел первым, уже давно поселились со своими семьями. Замошкин приказал, чтобы они тоже взяли нас, чтобы освободить место. Но реальность состояла в том, что там не было никакой комнаты, и, когда вы вошли, вы просто втиснули себя в семью, разрушая их жизнь. Мы все могли это видеть, но другого пути не было. Поэтому мы с мамой оказались в большой комнате высшего класса, в которой жила семья из пяти человек. Вы можете представить, как мы чувствовали нашу неловкость перед этими постояльцами».
Письмо администрации Третьяковской галереи в отдел региональной торговли, Новосибирск, 23 сентября 1942 года (отдел рукописей ГТГ)
Но помимо бытовых, помимо основных задач по содержанию коллекций у хранительниц сокровищ была и обязательная общественная работа, в частности на разгрузке угля и на овощных полях. Научные сотрудники выращивали овощи, картофель.
В хранилище были организованы круглосуточные дежурства, обходы, контрольные вскрытия ящиков, обследования произведений, реставрационная мастерская.
Только в декабре 1941 года было проведено плановое вскрытие 43 ящиков. И такие проверки приносили сотрудникам только радость.
Е. Ф. Каменская:
«Это был каждый день праздник. Мы могли в непосредственной близости полюбоваться сокровищами мировой ценности, живописью Ренуара, например. Все свободные от дежурств собирались вокруг распаковки, которую производили реставраторы во главе с главным реставратором и консерватором Е. В. Кудрявцевым».
Бывали и случаи проникновения в запасники неизвестных лиц. В основном баловали местные мальчишки.
Ящики с картинами Третьяковской галереи в Новосибирском оперном театре. 1944 год (Отдел фотодокументов ГТГ)
Е. Ф. Каменская:
«В одну смену я дежурила на первом этаже театра, в самой дальней части вестибюля. Там было веселее, заглядывали пожарные, обмениваясь словом. Дежурный пожарный обращался ко мне с сочувственным взглядом и просил меня почитать вслух. А я просто мечтала о чтении! Внезапно человеческая тень скользнула мимо нас. Кто-то убегал, боясь быть увиденным. Была ночь, и все двери были заперты. Пожарный сразу же погнался за тенью, но она исчезла при слабом свете, растворившись в темных углах. Вскоре милиционер тоже пришел на обыск, но никого не нашел. (…) Позже я узнала, что под полом было большое пустое место для кабелей, труб и проводов. Но этот проход был настолько велик, что в нем можно было свободно передвигаться, и он был явно обнаружен уличными детьми. Тайная жизнь этого непостижимого, незаконченного здания, совершенно не похожего на все, что я знал, внезапно появилась передо мной».
Но все обходилось хорошо. За время хранения бесценных сокровищ в театре не произошло ни одного ЧП, не было испорчено ни одно произведение. Разве что Акт от 4 января 1943 года зафиксировал, что во время выставки «от бронзовой модели памятника Суворову отвинчена и похищена одна бронзовая корона». Кто-то не удержался от столичного сувенира.
Осенью 1942 года хранители музеев столкнулись с проблемой начала работы зрительного зала театра, постановок в нем эвакуированных театров, гастрольных коллективов, размещения в нем Белорусского драматического театра.
Николай Сергеевич Моргунов, исполняющий обязанности профессора ГТГ:
«Нет Белорусской оперы, но есть «опера и балет», то есть мы являемся ненужными и мешающими приживальщиками (…) Здание имеет один только вход, как в хранилище, так и в театр. Полностью их изолировать невозможно (…) В противопожарном отношении такой симбиоз чрезвычайно грозен. (…) В деле охраны в условиях войны от диверсантов, которые могут легко проникнуть, купив всего лишь театральный билет, в общее с театром помещение хранилища — наше здание не даст никаких гарантий».
Лишь поездка директора Замошкина в Москву весной 1943-го позволила добиться устранения опасного соседства: «есть директивные указания о прекращении деятельности театра». В мае в Новосибирский горисполком пришла телеграмма В. М. Молотова, запрещающая проведение в здании концертов и собраний. Но и то ненадолго. А в следующем году туда заселился еще и Ленинградский театральный институт, что создало «постоянное хождение мимо хранилищ ГДТ студентов (…) несмотря на категорический протест со стороны Филиала».
Благополучно разрешилась и ситуация с Артиллерийским историческим музеем. Началось с того, что в 1941-м музейный вагон с мортирами петровского времени, на котором было написано «Пушки» вместо Новосибирска отправили на фронт. После изумления при его вскрытии все-таки разобрались. Но когда ведомственная коллекция прибыла в город, принимать ее здесь категорически отказались. Поначалу музею были предложены площади в здании оперного театра, но командующий округом категорически воспротивился. Уникальные ценности были сгружены на старых, деревянных военных складах №727.
Никифор Васильевич Медведев, генерал-лейтенант, командующий Сибирским военным округом:
«В настоящее время музей не имеет никакой ценности, для его охраны достаточно назначить одного старика, а остальных сотрудников разогнать по воинским частям».
Самого начальника музея, полковника с несвоевременным именем Ян Фрицевич Куске, просто снимают с должности (вскоре, правда, возвращают).
П. В. Кузьмин, член военного совета СибВО, бригадный комиссар предложил музею:
«выбрать в лесу полянку и разместить там имущество музея, для личного состава отрыть землянки, а над имуществом со временем построить навесы силами своих сотрудников».
Но выручают власти области и правление Томской железной дороги. Часть музея все-таки размещают в оперном, крупные пушки (516 старинных бронзовых стволов) — на железнодорожной станции Инская, в двух сараях обсервационного пункта.
В результате коллекции были разбросаны по городу, а из-за плохих условий хранения уже в 1944 году пришлось затратить немалые средства на реставрацию картин художников-баталистов и другие фонды Артиллерийского музея.
Тем не менее военный музей продолжал научную работу, организовывал выставки, вышел с инициативой планомерного сбора в прифронтовой полосе трофейного оружия и реликвий, празднования Дня артиллерии, а летом 1944 года даже выпустил в свет первую серию многотомного труда «Историческое описание одежды и вооружения российских войск».
Несмотря на огромное напряжение, не прекращалась и научно-исследовательская деятельность эвакуированных сотрудников музеев. В основном научные работы писались во время ночных дежурств. Например, С. Н. Гольштейн начала писать книгу о Крамском, Н. Е. Мнева изучала древнерусское искусство, 3. Т. Зонова, Э. Н. Ацаркина, З. Т. Зонова, О. А. Лясковская защитили в Москве кандидатские диссертации. Главный реставратор Галереи Е. В. Кудрявцев в Новосибирске подготовил к изданию большой труд — практическое пособие по технике реставрации картин.
Кроме этого, Кудрявцев в 1942 году представил выставку своих работ, исследовал поведение красок при отрицательной температуре, создал «походную мастерскую на лыжах с большим верхним и боковым светом и небольшой жестяной печкой» и с ней выходил на зимние пленэры. Так он написал 25 этюдов.
Эсфирь Николаевна Ацаркина, ведущий искусствовед ГТГ:
«Особенно запомнился Евгений Васильевич в тулупчике, в серой шапке-ушанке, подвязанной длинным шарфом, когда согнувшись под непосильной тяжестью, он тащил свою необыкновенную походную студию по скрипучему снегу Сибири на радость местной детворе».
Александр Иванович Замошкин, директор ГТГ:
«Можно было выжить, но мы хотели жить».
Сотрудники Третьяковки — от хранителя до директора — читали сибирякам лекции об искусстве, показывали репродукции — в Домах культуры, в воинских частях, в цехах, на полях. Сложнее всего было выступать перед ранеными.
Е. Ф. Каменская:
«Нас посылали к ним с лекциями и картинами (репродукциями), но больным было не до нас. Говорить во весь голос для всех нельзя было: многие были в жару и им хотелось забыться, у многих что-то болело. Приходилось потихоньку беседовать с тем или другим, кому легче было. Некоторые оживлялись, когда смотрели картины, задавали вопросы, развлекались красками, сюжетами. Один влюбился в «Урсулу Мнишек» Левицкого, лежа на кровати, прижимал к груди ее портрет и не хотел с ним расставаться. Другие слушали внимательно, переспрашивали о Галерее, интересовались, какие еще там есть картины».
Но вскоре отработали и схему выступлений в таких условиях. Вместе с другими лекторами был даже организован «университет в госпитале».
Необыкновенным ораторским даром обладала Наталия Даниловна Моргунова.
Е. Ф. Каменская:
«Из неисчерпаемого богатства своей памяти она извлекала много интересного и буквально завораживала своих слушателей. Она без устали внушала молодежи любовь и уважение к искусству. Ее речь была настолько полна, любопытна и оригинальна, что она могла занятия проводить у одной картины, а если бы и картины не было бы, Наталию Даниловну слушали бы, не отрываясь».
Всегда популярны были встречи с ее супругом, исполняющим обязанности профессора Н. С. Моргуновым: «Более года работает среди раненых, больных, и нет палаты, где бы он ни побывал. Его лекции заставляют раненых забывать свои раны и призывают на новые бои за Родину…»
Афиша лекции Н. С. Моргунова, 1942 год (Отдел фотодокументов ГТГ)
Николай Сергеевич тяжело заболел. Кровоизлияние в мозг. Также после одного из выступлений в больницу унесли старейшую сотрудницу галереи Ф. С. Мальцеву. Диагноз: крайнее истощение.
Всего за годы войны научные сотрудники Галереи прочитали 2154 лекций о русском искусстве, на которых присутствовало свыше 80 000 слушателей. В том числе в Томске и в городах Кузбасса.
Очень хотелось вытащить из заточения и показать не репродукции, а сами произведения искусства. Но реставраторы очень боялись беспокоить картины и опасались, что это сибирякам и не нужно.
Опять поддержала власть. Одним из важных пропагандистских аспектов ее работы было поддержание в городе культурной жизни. Для подстраховки горком партии рассылает на предприятия письмо: «Учитывая исключительную важность этой выставки, где трудящиеся Сибири могут увидеть подлинные сокровища русского изобразительного искусства (…) предлагаем организовать коллективные и индивидуальные посещения. Лекции, проводимые на выставке, должны быть включены в учебные планы курсов по повышению квалификации пропагандистов и агитаторов».
В начале января 1942-го в зале Дома Красной Армии решили выставить «Московские окна ТАСС», в мае прошла выставка «Лучшие произведения советского изобразительного искусства», в декабре к юбилею Третьяковки из основного собрания музея была сформирована и выставлена в двух залах фойе Новосибирского государственного театра оперы и балета экспозиция «Русское реалистическое искусство XVIII-XX веков».
Выставка русского реалистического искусства конца XVIII и XIX веков, Новосибирский оперный театр, декабрь 1942 года — апрель 1943 года (Отдел фотодокументов ГТГ)
Е. Ф. Каменская:
«Было что-то воодушевляющее, что-то веселое в толпе людей в зимних пальто, которые пришли на выставки, которые мы устроили в театре, в холле Оперного театра. У жителей Новосибирска была возможность увидеть подлинные работы Репина и Васнецова, а не копии или фотографии. Для провинций это было чудо, беспрецедентный поворот судьбы».
Идея Тимофеевна Ложкина, жительница Новосибирска:
«Выставки были, мы ходили и смотрели. Выставлялись отдельные экспонаты, мы поражались той красоте, которая существовала вообще, так как в Сибири мы не видели таких царских предметов. Это потрясающе, картины эти великолепные. Мы туда попадали через знакомых, чтобы посмотреть то искусство, которое нам было недоступно раньше».
Л. И. Шинкарёв:
«По студеным улицам шли на открытие выставки после ночной смены рабочие — бригадой, а то и цехом, шли школьники, женщины, старики. Инвалиды войны стучали костылями по тротуару, и это молчаливое, сосредоточенное шествие было естественной демонстрацией высокого духа народа — того неистребимого духа, который дал миру и эти великие полотна».
А. И. Замошкин:
«Именно сегодня, когда фашисты, истекая кровью, продолжают свою разбойничью войну когда они отрицают всякое право на культуру за славянскими народами, Третьяковская галерея встает перед нами во всем своем величии, как замечательная сокровищница национальной русской культуры, отразившая в себе демократический, а следовательно и общечеловеческий характер этой культуры. Народ, обладающий такой культурой, непобедим».
Также выставки устраивались в здании клуба Сталина (ныне Ленина, 24), в зале заседаний Новосибирского горсовета (ныне Красный проспект, 34). Сотрудники галереи сопровождали выставки экскурсиями, к ним на грубой серой бумаге печатались каталоги.
Выставки стали регулярными. Новосибирцы, никогда не видевшие такие уникальные полотна, с благодарностью их посещали и с удовольствием впитывали художественное искусство. Только филиалом ГТГ с конца 1941 года по осень 1944 было организовано 20 показов бесценных коллекций, «которые посетило свыше 500 тысяч человек».
Валерия Афанасьевна Беланина, искусствовед Павловского дворца-музея:
«Все выставки имели громадный успех у жителей Новосибирска, эвакуированные ленинградцы узнавали предметы из дворцовых коллекций и искренне радовались, что они бережно сохраняются. Курсанты военных училищ и воины после осмотра выставки клялись отомстить за разрушенные ленинградские дворцовые архитектурные ансамбли».
Реставратор М. А. Александровский снимает показания психрометра на выставке «Русская реалистическая выставка» в Новосибирске. 1942 год (Отдел фотодокументов ГТГ)
Особой популярностью пользовались военно-исторические выставки, например большая юбилейная выставка Ленинградского артиллерийского музея в Доме Красной Армии — «Героическое прошлое и настоящее русской армии». На ней были представлены подлинные знамена, отбитые у шведов под Полтавой, личный мундир Фридриха Вюртембергского, пушка, захваченная в бою под Кунерсдорфом, барабаны, нагрудные знаки, серебряные рожки за взятие Берлина, личные вещи Александра Суворова.
Тихон Ильич Воробьёв, начальник исторического отдела Артиллерийского музея:
«С чувством глубокого благоговения каждый посетитель останавливается и рассматривает трофеи Полтавской битвы — шведские знамена и штандарты. Почти два с половиной столетия отделяет нас от того времени, когда эти знамена попали в наши руки».
В. Николаев, красноармеец:
«Выставка должна быть превращена в настоящую учебную лабораторию, на базе которой бойцы, командиры и политработники могли бы тщательно изучить и освоить трофейное оружие. Необходимо развернуть широкую массовую работу, практиковать выезды в части с докладами и добиться, чтобы бойцы и командиры гарнизона были постоянными посетителями выставки».
Кроме того, музей организовал уникальную передвижную выставку «Трофеи Великой Отечественной войны». Компактно размещенная в железнодорожном вагоне, она совершила три рейса по Томской железной дороге. Выставка была рассчитана на посещение за один рейс до 15 тысяч железнодорожников и членов их семей.
Государственный Ленинградский музей этнографии организовал в одном из залов оперного театра выставку «Быт и культура народов Северного Кавказа», посвященную освобождению Северного Кавказа от немецких захватчиков.
В октябре 1944-го музейщики засобирались в родные пенаты. 1254 ящика, более 16 000 экспонатов.
Наталья Юрьевна Зограф, научный сотрудник ГТГ:
«Я очень тоскую по Москве, и в первую очередь по галерее. Мечтаю, как мы будем строить новую экспозицию, работать с утра до ночи… и по 30 раз перевешивать отдельные стенки. Не могу себе представить жизнь в Москве без работы в Галерее».
Софья Ноевна Гольдштейн, научный сотрудник ГТГ:
«…вероятно, к нашему приезду будет готов уже план экспозиции. Хорошо бы сразу по приезде вынуть вещи из ящиков, которые служат им темницами, и показать «всему миру на удивление». А есть чем удивить мир, не правда ли?»
Телеграмма директора Третьяковской галереи А. И. Замошкина к исполняющему обязанности директора Новосибирского филиала главному художнику-реставратору Е. В. Кудрявцеву. 7 апреля 1944 года (Отдел рукописей ГТГ)
А. И. Замошкин:
«Уезжая в Москву, научные сотрудники филиала надолго сохранят теплое и благодарное чувства за ту творческую радость, которую пришлось пережить им во время лекций, всегда встречавших отзывчивых, искренне заинтересованных слушателей».
В ноябре картины прибыли в Москву и были извлечены из своих «темниц».
«Произведенные по прибытии вещей в присутствии академика И. Э. Грабаря контрольные вскрытия ящиков показали высокую удовлетворительность в сохранности вещей, подвергшихся эвакуации. Эта сохранность подтвердилась и в дальнейшем, при планомерном вскрытии ящиков и освобождении вещей от упаковки…»
Последними, в декабре 1945 года, Новосибирск покинули эшелоны с фондами Артиллерийского и Этнографического музеев.
Е. Я. Кальницкая:
«В нашем сердце, в петергофской душе живет благодарность к тем, кто помог, кто протянул руку дружбы. Дружественный акт многолетней давности является свидетельством наших добрых партнерских отношений сегодня. В истории Петергофа имя Новосибирска будет всегда».
Галина Дмитриевна Ходасевич, старший научный сотрудник Государственного музея-заповедника «Царское Село»:
«Кто знает, если бы эти вещи не сохранила нам далекая Сибирь, можно ли бы было ставить вопрос о восстановлении Екатерининского дворца. Обращаясь к новосибирцам, хочется, чтобы их дети, внуки знали и о подвиге их родителей, и о подвиге ленинградцев, и о том великом вкладе жителей в судьбу своей страны и чтобы чувство гордости за Ленинград и Новосибирск не проходило с веками, жило, укреплялось и только разгоралось с новой волной!!!»
Памятная доска в Екатерининском дворце (Архив музея Новосибирска)
Константин Голодяев, сотрудник музея Новосибирска
