Алексей Рыбников сегодня, 17 июля, отмечает важную дату — 75-летие. Еще не закончилась история с пандемией, и хотя нам уже разрешили выходить из дома и кое-где ходить без масок и перчаток, но массовые мероприятия все еще под запретом. И прославленный театр «Ленком», который почти 40 лет назад прогремел на всю страну с его рок-оперой «Юнона и Авось», не может сейчас устроить любимому композитору даже маленькую междусобойную вечеринку.
Но Алексей Львович не особо переживает по этому поводу — хотя пандемия нарушила и его личные творческие планы. Может быть, потому, что где-то в глубине души осознает, что уже и так прочно вошел в историю и нашей страны, и страны под названием Музыка. И первый шаг в эту историю сделал еще в 11 лет — когда написал балет «Кот в сапогах». А потом были рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Юнона и Авось» и музыка к фильмам, которые вошли в золотой фонд нашего кинематографа: «Приключения Буратино», «Усатый нянь», «Тот самый Мюнхгаузен», «Вам и не снилось», «Через тернии к звездам» и многим другим.
Сейчас народный артист России Алексей Рыбников продолжает сочинять музыку, ставить в своем театре спектакли и даже снимать фильмы, освоив профессию режиссера. Мы встретились с прославленным композитором накануне юбилея и поговорили с ним про все — начиная от творчества и кончая смыслом жизни.
«Без музыки жить не смогу»
— Алексей Львович, ваша мать была художником-дизайнером, папа — скрипачом, это все творческие специальности. Насколько их профессии повлияли на ваш выбор?
— Конечно же, родители всегда определяют на начальном этапе судьбу своих детей. Если они не ошибаются — это замечательно. У меня был счастливый случай, потому что мои родители хотели, чтобы я профессионально занимался музыкой, и это совпало с моими детскими желаниями и чаяниями. Как только я услышал первые звуки симфонического оркестра в концертном зале имени Петра Чайковского, куда меня привел папа, я понял, что без этого жить не смогу — несмотря на то, что был еще совсем маленьким. А потом началась каторга! (Смеется.) Потому что ребенка, который хочет заниматься музыкой, родители должны посадить практически на самоизоляцию — сейчас это стало модным словом. (Улыбается.) Он должен меньше гулять, меньше играть со своими сверстниками. Он будет заниматься на инструменте. Мы видим, как тренируются спортсмены — они отдают все свое время только для того, чтобы достичь успехов, стать чемпионами. Так вот, у нас была именно чемпионская система в центральной музыкальной школе, где я учился. У нас была поставлена цель: стать победителями международных конкурсов, и там пощады не было. Вот такое было начало моей профессиональной карьеры…
— В 11 лет вы уже написали первый балет — «Кот в сапогах». Как сейчас оцениваете свои произведения, созданные тогда?
— Вы знаете, мне не стыдно. Его можно и сейчас исполнять где угодно. У меня просто руки не доходили сделать это произведение немного в другом жанре — как сказку с симфоническим оркестром. Чтобы оркестр играл, и читался текст Шарля Перро. Если у меня будет время для этого, то обязательно сделаю.
Золотой ключик
— Что вас вдохновляло на создание музыки к фильмам?
— К фильмам я последние десять лет не пишу музыку. Потому что те самые вдохновляющие моменты ушли в далекое прошлое. И, потом, со временем мечтаешь заниматься только своими проектами. Если мне захочется иметь дело с кинематографом, то я сам смогу снять фильм — теперь я в этом уверен, потому что снял сам три фильма.
— Хорошо, тогда расскажите про работу с теми фильмами, про которые все знают.
— По-разному бывало за всю историю. Если вспомнить «Приключения Буратино», то там вдохновлял сам герой. Я еще не знал, какой фильм получится, хотя актеры были уже известны. Я вообще себя с главным героем отождествляю — по чертам характера и по всему остальному, он мой любимый герой. И надо сказать, что тут есть определенная мистика: театр мой появился совершенно по-«буратиньи». Я жил на втором этаже дома в Большом Ржевском переулке. У нас был черный ход, и там была лестница вниз, по которой никогда не ходили. Потом вдруг в нашем доме появилась крыса, и соседка знала, как эту крысу изводить — надо было положить в дырку черный корень. А чтобы проверить, как он подействовал, надо было по этой лестнице спуститься вниз. Там была дверь, я как открыл ее, то увидел подвал, который был в жутком состоянии — там был склад какого-то госпиталя. Мне в голову не могло прийти, что потом, когда начнется перестройка, можно будет проявить частную инициативу. Я взял в аренду этот подвал, платил за него деньги, сам сделал ремонт и создал там свой театр на 40 – 50 мест. Это была какая-то нереальная затея, потому что это были 90-е годы. Но все получилось!
Сам себе режиссер
— Про успех спектакля «Юнона и Авось», который почти 40 лет идет на сцене театра «Ленком», говорить излишне — его и так все знают. Но есть у вас еще одно произведение, о котором многие не слышали — «Литургия оглашенных». В США этот спектакль был принят с восторгом.
— «Литургию оглашенных» я задумал от полной безнадежности в 1983 году, когда меня хотели отлучить от зрителей. Все это было мне наказанием за «Юнону и Авось» (спектакль имел большой резонанс, а западные критики увидели в нем антисоветские настроения, из-за этого «Юнону и Авось» долго не выпускали на гастроли за рубеж, а самого Рыбникова не признавали автором, из-за чего он даже судился с Министерством культуры. — Прим. авт.). У меня не было возможности писать какие-либо произведения для театров, кинорежиссеры тоже перестали со мной работать. И вот тут я задумал такое произведение, которое выразило бы мое личное состояние: протест против той системы, которая так с людьми поступает. Тема несвободы — физической, социальной в той момент — и полной духовной раскрепощенности мне показалось интересной. И я не больше, не меньше — решил написать «Божественную Комедию» того советского времени. На создание этого произведения ушло семь или восемь лет. Ради этого произведения я и делал театр, с этим произведением мы выехали в Америку, и оно было оценено публикой, критикой и журналистами.
— Теперь о вас можно говорить, что вы не только композитор, но и режиссер. Как решились освоить новую профессию?
— В 2014 году я понял, что надо снимать кино. Что остается в истории? Только кино и запись. У нас никто музыкальным кино не занимается. Раз некому снимать — сам сниму. И вот в 70 лет я стал кинорежиссером. Ни один композитор такого не делал. Ни один композитор в мире не будет таким дураком, потому что это самоубийство. Но если я в первый съемочный день ничего не знал, то теперь могу преподавать искусство режиссуры… Мне кажется, что люди должны рисковать, верить в себя, пробовать и делать. Для меня это был маленький подвиг. Первым снял фильм «Дух Соноры» по мотивам рок—оперы «Хоакин Мурьета», потом были «Литургия оглашенных» и «Потерянный».
— Вы недавно говорили, что сейчас работаете над созданием оперы «Князь Андрей» по «Войне и миру» Толстого…
— Да, мы сейчас в театре уже репетируем эту постановку. Пандемия и самоизоляция нас задержали — должны были выпустить этот спектакль весной, а сейчас премьера будет осенью.
«Самый простой вопрос»
— В чем, по-вашему, смысл жизни?
— Это самый простой вопрос: подумаешь — смысл жизни! (Смеется.) Это настолько глубокий вопрос, что ответ на него можно искать в течение жизни — и так и не найти… Представьте, что Лев Толстой создает образы Анны Карениной, Наташи Ростовой, Андрея Болконского, Федор Достоевский создает своих героев… И когда читатель знакомится с произведением — они для него живые, эти герои. Но они не могут сказать: «Спасибо Лев Николаевич, что вы меня создали, теперь мы стали популярными и знаменитыми». Теперь представьте так: Бог создал нас с свами. И мы можем сказать: «Спасибо тебе, Создатель, что мы существуем. С нашими трагедиями, заморочками, с нашим благополучием и неблагополучием. У нас есть возможность дышать, радоваться и огорчаться». В этом и есть смысл жизни. Давайте поблагодарим Бога, что мы живы!
Валерия Хващевская, фото Вадима Тараканова и из личного архива Алексея Рыбникова
