— Важно выделить те категории воевавших, кто был наиболее надежен в боях с той или другой стороны. Именно эти люди добыли победу для красных. Или не сумели добыть ее для белых. Основную массу с обеих сторон составляли крестьяне-середняки (разумеется, мобилизованные), но они часто перебегали к противнику или дезертировали. Считается, что у белых надежны были интеллигенция, офицеры, учащаяся молодежь, а у красных — пролетариат и сельская беднота.
— Насчет белых верно, насчет красных — не совсем. Говоря о надежных частях Красной Армии, прежде всего нужно выделить такую категорию, как «интернационалисты», — свыше 200 тысяч человек. Это немцы и венгры (взятые в плен русской императорской армией в ходе Первой мировой войны. — Прим. «АН»), корейцы и китайцы (завезенные царским правительством в Центральную Россию рабочие для тыловых задач. — Прим. «АН»). Про латышскую стрелковую дивизию слышал каждый. Именно она в течение 1918 года обеспечивала большевикам удержание власти, подавляла все восстания: в Ярославле, Рыбинске и так далее. Что касается белых, то у них надежных частей было гораздо меньше — 60-70 тысяч человек из указанных вами слоев общества. К слову, в Красной армии мобилизованные составляли 80%, в белых армиях — от 50 до 80%.
— Солженицын писал: «Во время первой Французской революции на территории однонациональной Франции, кроме короткого вторжения враждебных войск, никакие иностранцы не действовали — та революция и все ее ужасы так и были от начала до конца национальными. В нашей революции — еще отдельную страшную печать наложило это многонациональное беснование: обильное участие красных латышей (российских подданных), да бывших немецко-австрийских военнопленных, еще сведенных целыми полками, как мадьяры, и даже немалого числа китайцев». Но почему-то в этих словах Солженицына мы не видим сожаления об участии в нашей гражданской войне иностранных войск Антанты, поддержавшей белых.
— Антанта в боевых действиях не сыграла практически никакой роли. Оружием — да, помогала, и то недостаточно, а ее непосредственное участие ограничилось действиями англичан на севере России (плюс совсем непродолжительные действия японцев на Дальнем Востоке). Это капля в море — сотые доли процента относительно численности белых. В середине 1919 года, как только завершилась мировая война, англичане ушли из России, утратив интерес. Британский премьер Дэвид Ллойд Джордж впоследствии объяснял: «Мы не собирались свергать большевистское правительство в Москве. Мы стремились не дать ему возможности, пока еще продолжалась война с Германией, сокрушить антибольшевистские движения за пределами Москвы, вдохновители которых готовы были бороться с нами против неприятеля». Когда неприятель, то есть Германия, был повержен, стимула помогать белым не стало. Более того, появился стимул не помогать. В случае возрождения прежней России союзникам пришлось бы делиться с ней плодами победы в соответствии с прежними договоренностями. Они не хотели восстановления «единой и неделимой», поэтому дипломатически и организационно поддерживали против белых все сепаратистские правительства в Прибалтике и на Кавказе.
Кстати, интервенция Антанты на севере России началась при согласии местной советской власти (союзники опасались, что Германия доберется до военных запасов в Мурманске и Архангельске, поэтому совершили высадку). Лишь потом, приняв ультиматум Германии, большевики отозвали это согласие.
— Свидетельством моральной правоты красных, хотя бы частичной, называют тот факт, что на их стороне воевали царские офицеры. Открываем популярнейшую российскую энциклопедию для школьников и смотрим, чему учат наших детей: «Из 250 тысяч офицеров русской армии около 75 тысяч оказались в рядах Красной армии, примерно столько же вообще не приняли участия в гражданской войне, и лишь около 100 тысяч служили в антибольшевистских формированиях».
— Абсолютно неверно. Начнем с того, что офицеров к концу 1917 года было не 250 тысяч, а 350 тысяч, — я собирал сведения и могу про каждого из них, если потребуется, сказать, когда он был произведен в офицеры. У большевиков служили не 75 тысяч, а 50 тысяч, через белые армии прошло не 100 тысяч, а 170 тысяч. Не приняли участия в гражданской войне лишь несколько тысяч — те, кто не вернулся из-за границы после распада фронта. Находясь в России, избежать участия было невозможно: большевики вели учет абсолютно всех офицеров — соответственно, оставалось либо погибнуть от рук красных без боя, либо воевать против них, либо за них.
— Минуточку, а куда делись, если верить вашим цифрам, еще 130 тысяч офицеров?
— Какое-то количество погибло при распаде фронта, и огромное количество — в ходе красного террора перед гражданской войной. Он начался задолго до своего официального провозглашения. Множество офицеров было уничтожено при возвращении с войны зимой и весной 1918‑го в поездах и на железнодорожных станциях, где за ними велась ежедневная «охота». На то же время приходится массовое истребление офицеров в ряде местностей: в Крыму, в Одессе, в Киеве, на Дону… Большевики не пытались скрывать масштабы террора — напротив, распространяли информацию о нем как можно шире, стремясь запугать и привести к покорности потенциальных противников. Из списков расстрелянных, что опубликованы в советском газетном официозе того времени, видно: 90% уничтоженных людей — офицеры.
Большевизм видел в этих людях главную угрозу: было понятно, что в массе своей они предпочтут национальную, историческую Россию. Это относилось и к кадровым, и к тем, кто заслужил звание в бою. За время мировой войны в офицеры произвели больше человек, чем за всю историю русской армии до этого, и в основном — до 70% — новопроизведенные были крестьянами. Надо ли объяснять, что крестьянское происхождение не добавляло им симпатий к той власти, которая называла себя рабоче-крестьянской? Ты делом заслужил погоны, а их срывают с тебя распоясавшиеся солдаты…
В 1919 году террор в Центральной России несколько ослабел: часть офицеров понадобилась для службы в Красной Армии.
— Вы сказали, в Красной Армии служили 50 тысяч офицеров. Это немало.
— Большинство из них — до 80% — были мобилизованы и служили под угрозой репрессий в отношении семей (предписывалось назначать на командные должности только лиц, имеющих родственников на советской территории) или просто ввиду отсутствия средств к существованию. Нужно было кормить семьи. Прорываться из центральной России к белым? В декабре 1918-го большевики уже организовали плотные заслоны.
Добровольцы, конечно, имелись. Кто-то увидел в большевиках силу, способную удержать страну от распада, кто-то шел к ним в расчете, что долго они не продержатся, а их армия сохранится и — силами командиров-офицеров — будет переформатирована. Поэтому коммунисты поступали очень логично, когда выгоняли офицеров из армии после гражданской войны. Большинство уволили сразу же — в 1922-1923 годы. В 1927-1928 годы офицеры занимали в Красной армии три четверти командных должностей, а уже в 1931-м — одну пятую. Многие были расстреляны или посажены. Большевики, хотя и любили подавать факт службы офицеров как свидетельство силы и правоты коммунистической идеологии, никаких иллюзий в отношении их «перевоспитания» не испытывали.
— О красном терроре обмолвились, поговорим и о белом. Известен, например, приказ колчаковского генерала Розанова о борьбе с крестьянскими восстаниями в тылу: «При занятии селений, захваченных ранее разбойниками, требовать выдачи их главарей и вожаков; если этого не произойдет, а достоверные сведения о наличности таковых имеются — расстреливать десятого… Среди населения брать заложников, в случае действия односельчан, направленного против правительственных войск, заложников расстреливать беспощадно».
— А вы сравните это с инструкциями, которые давал местным органам видный чекист Лацис: «Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора». Как говорится, почувствуйте разницу.
Говоря о красном терроре, я не отношу к нему жестокостей войны. И соответственно, не считаю террором аналогичные действия белых. Террор — это не расстрелы пленных, не бессудные расправы с политическими противниками, не взятие заложников. Все это делали и красные, и белые. Террор же демонстрирует намерение уничтожить целый класс (конфессию, этнос) с целью его запугать, и люди опасаются за свою жизнь из-за одной только принадлежности к нему. Значит, белый террор, понимаемый как аналог красного, немыслим. Если «буржуазию и помещиков» как довольно малочисленный слой физически возможно истребить, то этому слою сделать то же самое с «рабочими и крестьянами» не только невозможно, но и нет никакого резона: трудно представить себе фабриканта, мечтающего перебить своих рабочих.
— Терминологическая щепетильность всегда похвальна, но, полагаю, взятому белыми в заложники крестьянину было все равно, назвать это террором или как-то иначе. «Чума на оба ваши дома!» — так крестьяне относились к гражданской войне. Восстания в селах вспыхивали по обе стороны фронта — кому понравятся реквизиции и насильственная мобилизация? А крестьянство, напомним читателю, составляло 77% населения страны.
— Верно, однако на контролируемых белыми территориях не было по масштабам ничего подобного Тамбовскому и особенно Западно-Сибирскому восстаниям. О втором наслышаны меньше, чем о первом, а ведь оно стало в 1921-1922 годы настоящей крестьянской войной, «вторым изданием» гражданской войны. В 1919-м, то есть в разгар противостояния с белыми, большевики отказались от принудительного создания коллективных хозяйств на селе, чтобы не оттолкнуть середняка, а с ослаблением белых они осмелели — и получили крестьянскую войну. Она вынудила их смягчиться и ввести НЭП, но, как известно, лишь до конца 1920-х, когда они совершили с деревней то, что хотели с самого начала.
Остается согласиться с коллегами, объясняющими исход гражданской войны тем, что офицерская контрреволюция не сомкнулась во времени с кулацкой контрреволюцией (из-за малочисленности кулаков на рубеже 1910-х и 1920-х, которая была обусловлена слишком поздней отменой крепостного права и его «пережитками». — Прим. «АН»). А также приходится отдать должное организованности и дисциплинированности большевиков, сумевших утвердить свою власть при отсутствии необходимой социальной базы.
Сергей Рязанов / «Аргументы недели»
