Пройдя «застой» и девяностые
— Насчет советских учебников все более-менее ясно: «война показала превосходство социализма», мало что о количестве людских потерь, ничего о коллаборационизме, о секретном протоколе пакта Молотова — Риббентропа — тем более. А что скажете об учебниках 1990-х?
— Во всех странах без исключения в любые периоды прошлое приспосабливается в учебниках под потребности настоящего. У нас это было особенно очевидно на переломе двух эпох — советской и постсоветской. В учебниках 1990-х стали озвучиваться новые темы: советско-германские секретные протоколы, сталинские репрессии, депортации народов, Холокост (на Западе о нем начали писать в 1950-е, а в СССР этот термин стал использоваться лишь 30 лет спустя). А главное, в пособиях того времени можно обнаружить своеобразные тезисы. Например, поворот во Второй мировой войне произошел-де в сражении между британскими и итало-немецкими войсками под Эль-Аламейном в Северной Африке, а решающая фаза войны, мол, — это высадка союзных войск в Нормандии. Генерал-предатель Власов — доверчивый человек, «обманутый» Гитлером. А вот дословная цитата: «Ценой огромных людских и территориальных потерь удалось придать войне затяжной характер, что обрекало Германию на поражение, так как ее ресурсная база была не приспособлена для войны такого рода. В рамках данной концепции источниками победы стали неисчерпаемость ресурсов Советского Союза и помощь союзников».
Победа СССР над Германией в учебниках 1990-х часто трактуется как фактор возникновения международной «стратегической нестабильности», как установление «коммунистического тоталитаризма» в Восточной Европе (при этом практически не озвучивается, что народы Европы были спасены от физического уничтожения). А самому Советскому Союзу победа не принесла-де ничего, кроме усиления власти Сталина: «Вскормленная кровью народа, система ожила, помолодела, раздвинула свои границы». Кроме того, напомню, 1990-е в России были ознаменованы «парадом суверенитетов», и не удивительно, что в ряде национальных республик РФ школьникам преподносилась «альтернативная история», имевшая антимосковский тон. В начале нулевых этому был положен конец, в противном случае дело могло принять иной оборот и грозило войной региональных учебников истории.
— Каковы наши нынешние учебники?
— Они не столь тенденциозны, как советские или как учебники 1990-х. Более сбалансированные.
— Как освещается пакт Молотова — Риббентропа?
— Как вынужденный для СССР в сложившихся условиях. Как важный для нашей страны шаг, рассчитанный если не на предотвращение войны, то на оттягивание ее начала. Утверждать, подобно нашим западным партнерам, что Сталин сыграл не меньшую (а то и большую) роль в развязывании Второй мировой, чем Гитлер, — значит выдавать желаемое за действительное. При этом партнеры не очень-то любят вспоминать о предшествовавшем советско-германскому пакту Мюнхенском соглашении, когда Великобритания и Франция принудили Чехословакию отдать Гитлеру Судеты. Кстати, в тогдашнем разделе Чехословакии поучаствовала и Польша, забравшая у нее Тешинскую область.
— Значит, наши учебники делают сейчас акцент на Мюнхенском соглашении?
— Да. «Мюнхенское соглашение открыло путь ко Второй мировой войне. Уступки породили у Гитлера и его окружения презрение к лидерам стран Запада, убежденность в их неспособности к решительным действиям, их неготовности выступить совместно с СССР против стран-агрессоров». «Мюнхенский сговор развязал руки агрессору». Пакт Молотова — Риббентропа «становится понятным, если исходить из того, что Сталин хотел избежать мюнхенской ситуации 1938 г., когда СССР был исключен из мировой политики».
— Стоит ли нам пререкаться с Западом в духе «сам дурак»?
— С нашей стороны это не пререкание, а констатация факта. Необходимая в условиях информационной войны, которую нам навязали.
Советские или русские?
— Другая непростая тема — коллаборационизм. Обычно ее увязывают с темой советских нацменьшинств.
— Такая традиция существует. Цитирую современный учебник: «Война оживила национальные движения в тех районах, где жесткая политика властей в предвоенные годы вызывала наиболее сильный протест местного населения». Однако с конца 1990-х эта тема рассматривается более широко: с точки зрения не только этнического, но и гражданского коллаборационизма.
— Нередко происходит отождествление советского государства с русским народом: мол, если СССР ущемлял нацменьшинства — значит, их ущемляли русские. При этом, если взглянуть на статистику ГУЛАГа, русский народ был одной из главных жертв репрессий. Корректно ли упоминать репрессирование нацменьшинств (в том числе депортации народов в ходе Великой Отечественной) в отрыве от репрессирования русских?
— В учебниках репрессивный аппарат вовсе не отождествляется с русским народом. Он отождествляется со Сталиным, с партийной верхушкой, с местными партийными органами. В то же время действительно не ведется речь о русских как о репрессированной нации. Закон РСФСР 1991 года «О реабилитации репрессированных народов» нередко понимается как закон о депортированных народах (в связи с событиями Великой Отечественной войны). О чеченцах, ингушах, греках, крымских татарах и многих других. Но, конечно, русские также входят в число жертв политических репрессий.
— Дух упомянутого вами закона отчасти заключается в том, что нелояльность, проявленная некоторыми народами в ходе войны, вызвана некорректным к ним отношением со стороны Советского государства. Интересно взглянуть с этой точки зрения на национальный состав коллаборационистов (цифры из защищенной кандидатской диссертации). Из 1,2 миллиона советских коллаборационистов 400 тысяч составили русские (причем близкую долю составили только украинцы — 250 тысяч). Стоит ли написать об этом в учебниках?
— Если приведенный вами подсчет будет подвергнут тщательной проверке и признан корректным — да, я не вижу причин не написать об этом. Историческая правда есть историческая правда. В конце концов, от революции и установления советской власти до Великой Отечественной прошло не так много времени: люди разнились в идейном и политическом отношении. Однако должны быть верно расставлены акценты. Коллаборационизм не повлиял на исход войны — значит, не был столь уж значительным явлением.
— Теперь такой же вопрос, но с другим знаком. Стоит ли написать в учебниках, что, согласно официальным цифрам, русские были единственным народом СССР, чья доля среди мобилизованных граждан (65,4%) и среди военных потерь (66,4%) превысила долю в населении (51,8%)? Или это обидит другие народы РФ и бывшего Советского Союза?
— Смотря как это подать и какую цель преследовать. Изложишь факты дубовым образом — получишь однонаправленный и конфликтный учебник, а изложишь корректно и уместно — эффект будет позитивным. Кстати, мы с коллегами рассмотрели немало современных школьных сочинений о Великой Отечественной, и на ваш вопрос должна сказать вам следующее. Хотя в учебниках по-прежнему применительно к войне говорится о советских людях (и это правильно, потому что воевали советские солдаты, ковали победу советские люди), российские школьники чаще всего пишут о русских: «русский солдат», «русская армия», «русский народ». «Русский» и «Россия» — вот понятия, важнейшие для них в связи с войной.
Юные россияне как будто слабо осознают то обстоятельство, что 70 лет назад Россия была лишь частью Советского Союза и не являлась самостоятельным субъектом во Второй мировой. Кажется даже, что для них это и неважно. Гораздо важнее другое — чувство гордости за Россию. СССР означает для них всего лишь исторический факт — по большей части без эмоциональной окраски. Они нередко идентифицируют себя с Советским Союзом, но не как с «вечным», так сказать, вневременным отечеством, а как с ограниченным во времени государством: СССР был, и его не стало, а Россия была, есть и останется в будущем.
— Тамара Семеновна, вы в целом высказываетесь о современных учебниках положительно. Но, может быть, и у вас есть нарекания к ним?
— Стремление демилитаризировать память о войне приводит к вытеснению воинского героизма. Увы, демилитаризация неразрывно связана с дегероизацией. Чем больше фронт заменяют тылом, тыловым бытом, тем скуднее представления школьников о том, кто воевал, как воевал и как побеждал. Чем больше авторы стараются обойти фронтовую сторону войны, тем меньше в учебниках остается места подвигу.
Сергей Рязанов, Аргументы недели
